Архив рубрики «Рекомендуем к прочтению»

Какой-нибудь идеолог борьбы с Церковью вполне естественно может выражать свое мнение. А позволено ли это верующему? Говорят, что атеизм в моде, а веру называют болезненной привязанностью к прошлому.

Мы считаем, что те, кто безжалостно нападает на Церковь, не имеет права лить крокодиловы слезы по поводу взлета коррупции. Церковь всегда говорила о нравственности, искренности, честности и истинности. Цунами, что торжествует сейчас, увлекает за собой и нивелирует абсолютно все. Уже давно умолкли пророческие голоса, и нет труб, зовущих к восстанию. Молчит пустыня. Не слышна проповедь покаяния, как будто подобное является чем-то постыдным.

Мы уже неоднократно подчеркивали тот факт, что после глубокого размышления и самопознания необходимо некое духовное бодрствование. Требуется некое сознательное обновление, преобразование и подъем. Аскетика «Добротолюбия» постоянно говорит нам об отказе от всего лишнего и приобретении необходимого, жизненно важного и существенного. Есть некая обмирщенная жизнь, противопоставляющая себя Богу, какая-то маниакальная обмирщенность, какое-то чисто антидуховное и антиподвижническое отношение. Это образ мыслей, не предполагающий смирения, раскаяния и прощения.

Совершенно неправы те, кто поддается антипатии, лености, фатализму и пессимизму. Пришло время восстать от сна безмятежности. Нельзя вечно только и делать, что рассуждать. Нужно когда-нибудь и принимать лично серьезные и важные решения. Нам не хватает мужества, удали, храбрости и сил, для бесстрашного исповедания веры. Сегодня весьма распространены дух вызывающей беспокойство трусости, виноватого молчания, вопиющего отсутствия, недостойного отказа от участия в чем-либо, а также основанные на интригах союзы и дипломатические соглашения.

На этом туманном фоне нас будит ото сна весть о святых женах-мироносицах из сегодняшнего евангельского чтения. В тот час, когда испуганные ученики прятались, женщины вдруг стали смелыми и бесстрашными. Их огромная любовь сделала их мужчинами в душе, придав мужества, героизма и неустрашимости. А любовь и отвага наполнили их сердца радостью. Они не нашли мертвеца, которого шли помазать миром. Их учитель воскрес, как и предсказывал им ранее. Мироносицы обличают бездействие нынешних христиан, которые тоже подверглись влиянию духа материализма своего времени. Воскресший Христос не занимает в их сердце центрального места.

Сильная любовь этих простых и слабых женщин заставляет их бежать на гроб Живодавца. К своему изумлению они находят его пустым, а потому недоумевают, удивляются, ликуют и воодушевляются. Они купили дорогих благовоний, встали рано утром, изгнали из своих сердец беспокойный страх и пришли на гроб до восхода некоего изумительного солнца. Все для них светло, чисто, непорочно, священно, честно, прозрачно, чарующе, светоносно, благодатно и радостно. Они пришли, чтобы помазать благовониями, но вместо этого умастили благовониями их самих. Их жизнь наполнилась бесконечным светом, смыслом, жизнью, бесстрашием и сладостью.

В трудных обстоятельствах жизни в зловонном, мрачном, бесчувственном и враждебном мире женщины могут стать женами-мироносицами. Пусть их добрая чувствительность, большая нежность, необычайное терпение станет бальзамом утешения, нежностью оптимизма и приветствием жизни. Пусть ослабнет внутрисемейное напряжение, не обостряются отношения среди друзей, уменьшится количество трудовых споров, а жизнь пусть станет более человечной. Не перевелись жены-мироносицы и в нынешнем нашем неустойчивом мире. Это матери, которые постоянно бодрствуют, это благородные супруги, это терпеливые учительницы и неутомимые медсестры, это молодые и пожилые с их замечательной застенчивостью, чарующей надеждой и творящей чудеса любовью, которые вновь умащают мир ароматами, делают сладкой горечь жизни, вносят умиротворение, успокаивают, утешают и заботятся об очерствелых людях.

Цунами можно победить дерзновенной любовью, действиями, подобными поступку жен-мироносиц, слезами покаяния верующих. Пришло время покопаться внутри себя и найти неизвестные сокрытые силы для того, чтобы справиться с отвратительными состояниями, отравляющими нашу жизнь и превращающими в лед наши сердца. Именно этому нас учат и на это вдохновляют жены-мироносицы, ибо они более терпеливы, смиренны и выносливы.

монах Моисей Святогорец

О, всеблаженне отче наш Амфилохие, земный Ангеле и небесный человече! Припадаем к тебе с верою и любовию и молим ти ся прилежно: яви нам смиренным и грешным святое свое заступление; се бо грех ради наших не имамы дерзновения просити о потребах наших Господа и Владыку нашего, но тебе, молитвенника благоприятнаго, к Нему предлагаем и просим тя со усердием многим: испроси нам от благости Его благопотребная дары душам и телесем нашим, веру праву, любовь ко всем нелицемерну, в злостраданиих терпение, тяжкими болезнями одержимым — от недугов исцеление, под бременем скорбей и напастей неудобоносимых падающих и жития своего отчаявшихся твоими молитвами получити скорое облегчение и избавление.

Не забуди, блаженне отче, и обитель сию святую, в ней же подвизался еси, присно тя чтущую, но соблюди ю и всех живущих и подвизающихся в ней и на поклонение в ню приходящих невредимыми от искушений диавольских и всякаго зла. Егда же приспеет наше от временнаго сего жития отшествие, и к вечности преселение, не лиши нас помощи твоея небесныя, но молитвами твоими всех нас приведи в пристанище спасения и наследники яви нас быти всесветлаго Царствия Христова, да поем и славим неизреченныя щедроты Человеколюбца Бога Отца и Сына и Святаго Духа и твое вкупе с преподобным Иовом отеческое заступление во веки веков. Аминь.

Велика субота — «день тиші» у православних. Господь ще у гробі, до найгучнішої і найяскравішої ночі залишилися лічені години. Давайте разом розберемо те, що ми почуємо на великодній службі. Нагадуємо — ніякого читання в церкві не буде, лише торжество і спів.

ПАСХАЛЬНИЙ КАНОН: ПОЯСНЮЄМО, РОЗУМІЄМО

Мы, люди, всю нашу надежду после Бога возложили на заступление Богородицы. Мы эти слова повторяем часто; они нам стали привычны; а вместе с этим, перед лицом того, что совершалось вчера и сегодня, эти слова непостижимо страшны. Они должны являть или удивительную веру в Богородицу или являют, на самом деле, то, что мы не глубоко пережили, в течение своей жизни, этот призыв к помощи Божией Матери.

Перед нами гроб Господень. В этом гробе человеческой плотью предлежит нам многострадальный, истерзанный, измученный Сын Девы. Он умер; умер не только потому, что когда-то какие-то люди, исполненные злобы, Его погубили. Он умер из-за каждого из нас, ради каждого из нас. Каждый из нас несет на себе долю ответственности за то, что случилось, за то, что Бог, не терпя отпадения, сиротства, страдания человека, стал тоже человеком, вошел в область смерти и страдания, за то, что Он не нашел той любви, той веры, того отклика, который бы спас мир и сделал невозможной и ненужной ту трагедию, которую мы называем Страстными днями и смерть Христову на Голгофе.

Скажете: как мы за это ответственны — мы же тогда не жили?! Да, не жили! А если бы теперь на нашей земле явился Господь — неужели кто-нибудь из нас может подумать, что он оказался бы лучше тех, которые тогда Его не узнали, Его не полюбили, Его отвергли, и чтобы спасти себя от осуждения совести, от ужаса Его учения, вывели Его из человеческого стана и погубили крестной смертью? Нам часто кажется, что те люди, которые тогда это совершили, были такими страшными; а если мы вглядимся в их образ — что же мы видим?

Мы видим, что они были действительно страшны, но нашей же посредственностью, нашим измельчанием. Они такие же как мы; их жизнь слишком узкая для того, чтобы в нее вселился Бог; жизнь их слишком мала и ничтожна для того, чтобы та любовь, о которой говорит Господь, могла найти в ней простор и творческую силу. Надо было или этой жизни разорваться по швам, вырасти в меру человеческого призвания, или Богу быть исключенным окончательно из этой жизни. И эти люди, подобно нам, это сделали.

Я говорю “подобно нам”, потому что сколько раз в течение нашей жизни мы поступаем как тот или другой из тех, которые участвовали в распятии Христа. Посмотрите на Пилата: чем он разнится от тех служителей государства, Церкви, общественности, которые больше всего боятся человеческого суда, беспорядка и ответственности, и которые, для того, чтобы себя застраховать, готовы погубить человека — часто в малом, а порой и в очень большом? Как часто, потому что мы боимся стать во весь рост нашей ответственности, мы даем на человека лечь подозрению в том, что он преступник, что он — лжец, обманщик, безнравственный, и т. д. Ничего большего Пилат не сделал; он старался сохранить свое место, он старался не подпасть под осуждение своих начальников, старался не быть ненавидимым своими подчиненными, избежать мятежа И хотя и признал, что Иисус ни в чем не повинен, а отдал Его на погибель ..

И вокруг него столько таких же людей; воины — им все равно было, кого распинать, они “не ответственны” были; это было их дело: исполнять приказание… А сколько раз с нами случается то же? Получаем мы распоряжение, которое имеет нравственное измерение, распоряжение, ответственность за которое будет перед Богом — и отвечаем: ответственность не на нас. .. Пилат вымыл руки и сказал иудеям, что они будут отвечать. А воины — просто исполнили приказание, и погубили человека, даже не задавая себе вопроса о том, кто Он: просто осужденный…

Но не только погубили, не только исполнили свой кажущийся долг: Пилат отдал им Иисуса на поругание; сколько раз — сколько раз! — каждый из нас мог подметить в себе злорадство, готовность надругаться над человеком, посмеяться его горю, прибавить к его горю лишний удар, лишнюю пощечину, лишнее унижение! А когда это с нами случалось, и вдруг наш взор встречал взор человека, которого мы унизили, когда он уже был бит и осужден, тогда и мы, и не раз, наверное, по-своему, конечно, делали то, что сделали воины, что сделали слуги Каиафы: они завязали глаза Страдальцу и били Его. А мы? Как часто, как часто нашей жизнью, нашими поступками мы будто закрываем глаза Богу, чтобы ударить спокойно и безнаказанно — человека, или Самого Христа в лицо!.

А отдал Христа на распятие — кто? Особенные ли злодеи? Нет! — Люди, которые боялись за политическую независимость своей страны, люди, которые не хотели рисковать ничем, для которых земное строительство оказалось важней совести, правды, всего — только бы не поколебалось шаткое равновесие их рабского благополучия… А кто из нас этого не знает по своей жизни?…

Можно было бы всех так перебрать — но разве не видно из этого, что люди, которые убили Христа — такие же, как и мы? Что они были движимы теми же страхами, вожделениями, той же малостью, которой мы порабощены? И вот мы стоим перед этим гробом, сознавая — я сознаю! и как бы хотел, чтобы каждый из нас осознавал — что блаженны мы, что не были подвергнуты этому страшному испытанию встречи со Христом тогда, когда можно было ошибиться и возненавидеть Его и стать в толпу кричащих: Распни, распни Его!…

Мать стояла у Креста; Ее Сын, преданный, поруганный, изверженный, избитый, истерзанный, измученный, умирал на Кресте. И Она с Ним со-умирала… Многие, верно, глядели на Христа, многие, верно, постыдились и испугались и не посмотрели в лицо Матери… И вот, к Ней мы обращаемся, говоря: Мать, я повинен — пусть среди других — в смерти Твоего Сына, я повинен — Ты заступись, Ты спаси Твоей молитвой. Твоей защитой, потому что если Ты простишь — никто нас не осудит и не погубит… Но если Ты не простишь, то Твое слово будет сильнее всякого слова в нашу защиту…

Вот с какой верой мы теперь стоим, с каким ужасом в душе должны бы мы стоять перед лицом Матери, Которую мы убийством обездолили… Встаньте перед Ее лицом, встаньте и посмотрите в очи Девы Богородицы!… Послушайте, когда будете подходить к Плащанице, Плач Богородицы, который будет читаться: это не просто причитание, это горе, горе Матери, у Которой мы просим защиты, потому что мы убили Ее Сына, отвергли, изо дня в день отвергаем даже теперь, когда знаем. Кто Он — все знаем, и всё равно отвергаем…

Вот станем перед судом нашей совести, пробужденной Её горем, и принесем Ему покаянное, сокрушенное сердце, принесем Христу молитву о том, чтобы Он нам дал силу очнуться, опомниться, ожить, стать людьми, сделать нашу жизнь глубокой, широкой, способной вместить любовь и присутствие Господне. И с этой любовью выйдем в жизнь, чтобы творить жизнь, творить и создавать мир, глубокий и просторный, который был бы как одежда на присутствии Господнем, который сиял бы всем светом, всей радостью рая. Это наше призвание, это мы должны осуществить, преломив себя, отдав себя, умерев, если нужно — и нужно! — потому что любить, это значит умереть себе, это значит уже не ценить себя, а ценить другого, будь то Бога, будь то человека — жить для другого, отложив заботу о себе; умрем, сколько можем, станем умирать изо всех сил для того, чтобы жить любовью и жить для Бога и для других.

митрополит Антоний Сурожский 

«И начал ужасаться и тосковать»(Мк. 14, 33). Был ли это страх смерти, пыток и публичной позорной казни? Конечно. Но мы знаем христиан и нехристиан, мужественно шедших на смерть.

Мужество Иисуса несомненно; при этом предсмертная тоска – велика.

Мы, однако, носим в себе смерть – такова наша повреждённая природа; Он – Податель жизни, ею полный, для нас – переполненный и преисполненный. Смерть для Него – противоречащее самой его природе явление. Вот камень в тяжесть гефсиманского борения.

«Грехи наши Он собою вознёс на древо». Тот, Чьей природе противоречит грех, принимает на Себя тяжесть злобы, ревности, корысти, предательства, трусости, циничных расчётов, жестокосердия… Но Он – в вечности. Он уже совершил Евхаристию, раздав свои Тело и Кровь – из своего крестного завтра. И зло Он в эти ночь и день принимает на Себя – из всех тысячелетий, всё то, с которым мы приходим в исповедальни, и то, в котором никто не кается. Нечеловеческая тяжесть; но Он её несёт.

И несёт Он то, что человеку вынести невозможно, не как герой-сверхчеловек или бесстрастный супермонах: Он идёт к страданию по-человечески, в полной мере проявляя Свою – и нашу – человеческую природу, не стыдясь её, но освящая в этот момент. Теперь для наших страха, тоски, ужаса – есть выход к Свету. Как пишет автор Послания к евреям, «мы имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших, но Который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха» (Евр. 4, 15).

И, конечно, здесь мощный стимул для нашего испытания совести. Иоанн приводит свой аналог гефсиманской молитвы: «Душа Моя теперь возмутилась; и что Мне сказать? Отче! избавь Меня от часа сего! Но на сей час Я и пришёл»(Ин. 12, 27). Для каждого из нас этот час, требующий внутренней борьбы, приходит в своё время, и не раз. Не всегда мы его узнаём, как не узнал Пётр при допросе Иисуса и как едва не пропустил он его, по легенде, направляясь из Рима («Quo vadis, Domine?»). Высказать непопулярную позицию, не отказать в просьбе, поддержать гонимого, удержаться от злословия подчас требует мужества или просто — человечности, отказа от эгоизма, преодоления привычного, инстинктивного поведения, остановки на бегу.

Отдельным сюжетом — поддержка братьев. «Душа моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со Мною»(Мф. 26, 38). Как часто отмечаешь просьбу о молитве в суматохе дел, думаешь потом вернуться — и либо забываешь, либо не находишь… Такие ситуации учат не откладывать, останавливаться хотя бы на мгновение — ведь для кого-то его собственная Гефсимания происходит здесь и сейчас.

взято в facebook

Перед самым началом Своих страстей Господь собирает учеников на Тайную вечерю. Хотя Господь наш имел право сказать: «Я ничего не говорил втайне» (как Он сказал Своим врагам); хотя христианству чуждо настроение заговора и конспирации, а тем более пустая игра в мнимые тайны, в таинственность, в секреты, как это свойственно оккультистам, в сердце христианства — тайна.

Вечеря Христова — тайная. Во-первых, потому, что ученики собираются вокруг Учителя, ненавидимого миром, ненавидимого Князем мира сего, пребывающего в кольце злобы и смертельной опасности, которая являет великодушие Христа и требует верности от учеников. Это требование, нарушенное страшным предательством со стороны Иуды и несовершенно исполняемое другими учениками, которые впадают в дрёму от уныния, от унылых предчувствий, когда им должно бодрствовать с Христом во время моления о Чаше. Петр в оторопи страха с клятвами отрекается от своего Учителя. Все ученики разбегаются.

Но грань между верностью, хотя бы несовершенной, и полнотой предательства остается. Это страшная грань: непримиримое столкновение между Его великодушием и святостью, между Царством Божиим, которое Он возвещает и приносит людям, – и царством Князя мира сего. Это настолько непримиримо, что, приближаясь к тайне Христа, мы оказываемся перед последним выбором. Ведь мы приближаемся ко Христу так близко, как верующие других религий и вообразить не могут. Они не могут вообразить, что можно так приблизиться к Богу, как мы, когда мы вкушаем Христову плоть и пьем Его кровь. Это помыслить трудно, а каково выговорить! Каково было апостолам услышать впервые слова, которыми Господь устанавливал истину Евхаристии! И горе нам, если мы не испытываем хотя бы малой доли того трепета, который тогда должен был охватить апостолов.

Тайная вечеря является тайной и потому, что она должна быть укрыта от враждебного мира, и потому, что в ее существе — непроницаемая тайна последнего снисхождения Богочеловека к людям: Царь царствующих и Господь господствующих Своими руками омывает ученикам ноги и таким образом являет Свое смирение всем нам. Чем можно превзойти это? Только одним: предать Себя на смерть. И Господь делает это.

Мы — слабые люди. И когда наши сердца мертвеют, нам хочется благополучия. Но пока у нас живое сердце, грешное, но живое, — о чем тоскует живое сердце? О том, чтобы был предмет любви, бесконечно достойный любви, чтобы можно было такой предмет любви найти и служить ему, не жалея себя.

Все мечтания людей — неразумны, потому что это мечтания. Но они живые, пока живое сердце стремится не к благополучию, а к жертвенной любви, к тому, чтобы нас обрадовали неизреченным великодушием к нам и чтобы нам какой-то долей великодушия ответить на это и верно послужить Царю царствующих и Господу господствующих, который так великодушен к Своим слугам.

Господь наш в лице апостолов назвал нас своими друзьями. Об этом более страшно подумать, чем подумать о том, что мы рабы Божьи. Раб может в поклоне спрятать глаза; друг не может уклониться от того, чтобы встретить взгляд своего друга — укоризненный, прощающий, видящий сердце. Тайна христианства, в отличие от мнимых тайн, которыми ложные учения соблазняют людей, — это как непроницаемая для взгляда глубина прозрачнейшей воды, которая, однако, так велика, что дна мы не видим; да и нет его — дна.

Что можно сказать в этот вечер? Только одно: что Святые Дары, которые будут нам вынесены и поданы, — это те самые тело и кровь Христовы, которые в невообразимом потрясении сердца вкушали апостолы. И это наше собрание — это та самая длящаяся Тайная вечеря. Будем молиться, чтобы нам не выдать Божьей тайны — тайны, которая сплачивает нас со Христом, чтобы мы пережили эту теплоту тайны, не предали ее, чтобы мы ответили на нее хотя бы самой несовершенной верностью.

Блаженный Августин говорил о Евхаристии довольно трудные для нашего малодушного сердца слова. Он толковал Евхаристию, в частности, как призыв к мученическому подвигу: за тело и кровь, которые Христос предал за нас, мы должны быть готовы отдать наше тело и нашу кровь. К подвигу мученичества в полном смысле призваны немногие, и не будем говорить о вещах, слишком для нас высоких. Но если Господь наш предает нам, омыв наши ноги, Свое тело и Свою кровь, как же нам не терпеть великодушно хотя бы те малые невзгоды, которые нам приходится терпеть?!

Помолимся, чтобы нам никогда не забывать тайны, в которую мы взяты великой тайной — Тайной вечерью, чтобы нам никогда не выдать ее врагам видимым и невидимым, никогда не иметь окамененного нечувствия в отношении к ней. И чтобы наше сердце рвалось послужить Царю царствующих, который так милосерден, так близок — до последней близости, до близости вкушаемого нами Яства.

И еще одна мысль должна посетить каждого, кто слушает это Евангельское чтение. Мы видим, что Господь наш в земной Своей жизни соблюдал ветхозаветный Закон. И в город Иерусалим Он пришел в связи с тем циклом празднеств, которые были у иудеев, — между иудейской Пасхой и иудейской Пятидесятницей. Он пришел не разрушить, но исполнить, и Его жизнь началась с того, что Он по Закону подвергся обрезанию. Почему же в одном Господь наш так последовательно бросал вызов законничеству — в вопросе о полном бездействии, которого иудейские законники требовали от человека в субботу?

Конечно, это учит нас тому, что доброта важнее обряда, важнее обрядовой правильности, это избавляет нас от опасности обрядоверия. И всё-таки, кажется, дело не только в этом. Что значило для верующего иудея особо строгое почитание субботы? — Что творящая деятельность Бога окончена к седьмому дню: в седьмой день Бог опочил от трудов Своих, и эта завершенность Божьего творения празднуется каждую субботу.

И бездействие верующего — свидетельство о его вере в то, что мир изменен не будет. (Хотя у иудеев во времена Христа было учение, не очень ясное, о будущем веке и о воскресении, в которое верили фарисеи; саддукеи, впрочем, отрицали его, так что это еще не было всеобщей верой.) Если празднуется покой Бога, понимаемый как полное бездействие, как прекращение Его творчества, значит, мир стабилен. Это описано со скорбной красотой в книге Екклесиаста: что было, то и будет.

Этому Господь наш противопоставляет другое учение, не разрушающее смысл Ветхого Завета, но его дополняющее: покой Бога — это не прекращение Его творчества (хотя мир Божий завершен и совершенен в той мере, в какой он не испорчен действием падших духов и падших людей). Мы и сейчас, видя каждое творение Божье — распускающиеся ветви весной и любое другое творение, — слышим слова Творца о том, что это весьма хорошо.

Всё же замысел Бога еще не осуществлен — замысел о преображении мира. Бог создал нас людьми, а мы сами себя сделали падшими людьми. Но Бог хочет нас возвести к такому достоинству, для которого апостол Иоанн в своем послании не находит и слов, говоря: мы сейчас дети Божии, но не знаем, чтo будем. И слова Господа: Отец продолжает делать, продолжает творить, и Я продолжаю. Знамение этого — исцеление в субботу.

Милость Божия безгранична, щедра, она упреждает человека, его просьбы и мольбы, не говоря уже о его исправлении. Но милость Божия требовательна. Мы знаем, как мы себя ведем с чужими маленькими детьми и со своими детьми. Чужих маленьких детей, за которых мы не несем ответственности, мы рады приласкать, если уж не вовсе злые люди, дать им что-нибудь сладкое, обрадоваться за них и ничего от них не требовать. Мы за них не отвечаем. Это для них и для нас радость на мгновение, не имеющая продолжения и дальнейшего смысла. Но Бог добр к нам не как чужой дядюшка, который дарит нам конфетку и идет своим путем, ничего от нас не требуя. Христос встречает исцеленного Им человека и напоминает ему о том, что великая милость, им полученная, — это одновременно и требование: не греши. Чем больше Бог нам дает, тем больше Он от нас и требует.

Еще лучше будет, если мы поймем, что Его требовательность к нам — это самое лучшее, что Он нам дает. Слова «не греши» были сказаны человеку, исцеленному от очень тяжелой, очень длительной болезни, вызволенному из горчайшей беды. Но каждый из нас, даже живущий благополучной и как будто безопасной жизнью, не знает, над какими безднами проводит его, не зрящего, не видящего этих бездн, рука Божия. И эти слова обращены к каждому из нас: не греши, чтобы с тобой не сделалось чего худшего. Ибо даже те из нас (а много ли таких среди нас?), у кого нет воспоминаний о прошедшей мимо, чудом миновавшей тяжелой беде или беде уже настигшей и потом отступившей, имеют все основания знать, что с нами каждое мгновение может быть много хуже. Мы привели себя и Божий мир в такое состояние, когда беды должны с нами случаться. И благоразумно нам — не говоря о том, что это долг благодарности — не грешить, потому что не по грехам нашим поступает с нами Господь.

Сергей Аверинцев 

Расскажу один случай, который произошел у нас в монастыре. Как-то раз слово на литургии в Великий четверг говорил один из наших братьев – весьма талантливый, пламенный проповедник.

И в тот день Господь его так вдохновил и наставил, что проповедь, действительно, была замечательная, проникновенная. Я сам слушал в трепетном и возвышенном состоянии.

После проповеди я вышел из алтаря в храм, Причастие вот-вот должно было начаться. И тут со слезами на глазах ко мне подошла одна прихожанка: «Батюшка, я не собиралась, но поняла, что в этот день не могу не причаститься. Благословите, хоть я и не готовилась…»

Конечно, я благословил, ведь такой день, и явно видно, что человек на самом деле ощутил себя на Тайной Вечери Господа, почувствовал, что не участвовать в ней – это уподобиться Иуде. Думаю, Господь в тот день принял эту женщину среди причастников…

Нужно понимать конечную цель всех этих наших предпасхальных хлопот. Ведь мы стремимся отпраздновать не чей-то день рождения, день ангела или какое-то событие государственное, не имеющее отношения к Церкви. Это именно «день Господень», Воскресение Христово. И ради подготовки к Господнему дню уклоняться от Господнего таинства – совершенно нелепо.

Лучше не подготовиться к Пасхе в нашем, земном понимании, не наготовить каких-то блюд, всё равно ведь наедимся в послепасхальные дни. Но сейчас – Страстная седмица. И самое главное — идти с Господом, с Его учениками по этому скорбному страстному пути. Тогда и Пасха для нас будет торжеством, настоящим «Праздником праздников».

Главный мотив литургии Великого Четверга – песнопение «Вечери Твоея тайныя днесь, Сыне Божий…» В нём есть такие слова: «Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзание Ти дам яко Иуда». Если говорить о современных христианах – каким врагам Господа какую тайну мы можем выдать?

Святые отцы говорили, что мы «распинаем» Господа своими грехами. Действительно, когда грешим, то отворачиваемся от нашего Господа и поворачиваемся в сторону греха.

Любой грех – это и есть предательство Бога. И каждый раз, исповедуясь, мы вспоминаем о том, что вновь и вновь уподобились Иуде, уподобились тем апостолам, которые оставили Христа, разбежались и оставили Его одного.

Но у нас есть два пути: путь Иуды и путь Петра. Всегда нужно помнить, что мы – с Петром, что мы ученики того, на ком Господь основал Свою Церковь. И поступать хотелось бы так, как поступил апостол Петр. Хоть он и смалодушничал, хоть и отрекся от Христа, но всё равно нашел в себе силы для покаяния и – самое главное – для изменения себя.

Впоследствии именно он, малодушный рыбак, который трижды сказал, что не знает «этого Человека», стал одним из самых мужественных проповедников Евангелия. Всегда нужно об этом помнить и взирать на его благой пример.

Люди неверующие упрекают христиан, что те используют исповедь для успокоения совести. Греши как хочешь и сколько хочешь, а потом покайся, и живи как ни в чем не бывало. Считают, что исповедь, причастие – это легкий путь. Так ли это?

Исповедь не содействует расслаблению, я бы сказал, наоборот, делает человека ответственным. Это в своем роде экзамен, до, во время и после которого мы испытываем отнюдь не чувства легкости и свободы, а напротив – сосредоточенности, внимания и ответственности.

Почему необходимо как можно чаще исповедоваться, спешить прибегать к этому таинству? Мы знаем слова Господа: в чем застану, в том и сужу. Действительно, неизвестно, когда застанет нас Страшный суд Господень. Это первое.

Второе. Существует такое понятие, как навык ко греху, привычка ко греху. Если исповедоваться раз в неделю, это будет один набор прегрешений: человек значительно ярче помнит свои мелкие оплошности, проступки, и это понуждает его относиться к себе более внимательно.

Если же исповедоваться раз в месяц или еще реже, сердце будет покрываться как бы некоторой коростой, под которой остаются видимыми только самые большие, выпуклые грехи. Это уже будет совершенно иной набор прегрешений, потому что на менее заметные, но не менее опасные, мы практически перестанем обращать внимание.

Если вовремя не исповедоваться, сразу после того, как согрешишь, рана в душе – а любой грех является именно раной – начинает увеличиваться, разрастаться. Так небольшой рубец на сердце человека незаметен, невидимо увеличивается и может достигнуть критических размеров, так что даже хирургическое вмешательство не поможет остановить этот процесс.

Так и здесь. Пока рубец невелик, пока грех «свеж», и мы видим его перед собой, нужно как можно быстрее его исповедовать. Чтобы ничто нас не тяготило, не прижимало к земле. Чтобы всем сердцем мы могли воспарить к нашему Богу.

 

Вот и еще одно воскресенье Великого поста наступило, еще ближе подошли мы к светлому и радостному празднику Воскресения Христова – к Пасхе. Сегодня празднуется память преподобной Марии Египетской. А в среду вечером в память о великом подвиге покаяния преподобной Марии читался Великий канон преподобного Андрея Критского, которого Церковь Православная чтит как учителя покаяния.

Великий канон, как считают некоторые ученые, впервые стал читаться на богослужении через пятьдесят лет после смерти святителя Андрея, и читался он как молитва о помощи в дни сильного бедствия. В 790 году в Константинополе случилось страшное землетрясение, от которого негде было укрыться, негде было спастись. И тогда монахини монастыря преподобного Патапия извлекли рукопись, которая давно хранилась в монастыре, и стали читать этот канон, в полном смысле слова вопия к Богу о помиловании и спасении. И в последующие века читался этот канон во время великих бедствий, а затем вошел в круг церковных богослужений как покаянный канон, читаемый на первой Неделе Великого поста по частям, а на пятой – целиком, в память о святых, явивших беспримерные подвиги покаяния.

В среду вечером мы слушали житие преподобной Марии и ужасались и восхищались ее беспримерным подвигом покаяния. Что же сейчас можно сказать кратко о самом главном – о том уроке, который дает нам великая святая? Почему так по-особенному чтит ее Святая Церковь, отдавая ее памяти одно из воскресений Великого поста – такого важного времени в жизни православного христианина? Посмотрите, с какой решимостью осталась она в пустыне после молитвы в Храме Гроба Господня, где праздновалось Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня, какой силы вера и покаяние были у этой вчерашней грешницы, которая и через много лет, проведенных в пустыне, называла себя позором всех людей. И какие испытания и искушения выдержала она в своей борьбе с грехом, семнадцать лет не отпускавшим ее душу и ее изможденную пустыней плоть.

Семнадцать лет! Она могла уйти, отказаться от взятого на себя подвига в любой день, в любое мгновение из этих семнадцати лет. Вернуться к людям, к нормальной жизни – уже новой, исполненной благочестия и покаяния, к жизни в Боге и с Богом, доступной покаявшемуся грешнику. Но она провела эти семнадцать лет в пустыне, почти ничего не вкушая, терпя ночной холод и дневной зной. Семнадцать лет! Какая сила покаяния была дана ей, какое устремление к Богу! И какова сила греха, которым опутана душа человека, если для полного освобождения от него потребовалось семнадцать лет такой борьбы. Вспомните, как падала она на землю и каталась по ней, как в отчаянном изнеможении призывала она свою Небесную Поручительницу и Путеводительницу, Которая одна только и могла облегчить ее страдания. И не думайте, что преподобная была много грешнее всякого из нас, что наши грехи не требуют такой меры покаяния. Она бы тоже могла срубить верхушку, надземную часть греха, как это часто делаем мы. И такое покаяния принял бы Милосердный Господь, как принимает наше немощное покаяние. Но для полного очищения от греха нужна сила покаяния, превышающая, попаляющая силу греха. И этому научила нас преподобная Мария: семнадцать лет жила она в грехе – и семнадцать лет боролась за возвращение чистоты своей души и тела.

И еще семнадцать лет прожила она в пустыне, но это была уже жизнь почти неземная, почти бестелесная. Мир, тишина и ведение Бога и Его Божественных установлений, дары чудотворения и прозорливости были ей небесной наградой в эти годы.

Какой удивительный подвиг, какая удивительная жизнь! И как много людей с такими же грехами могли бы так же поступить – и не поступили. А она смогла – и стала для нас ярким примером, образцом покаяния нелицемерного, борьбы с грехом бескомпромиссной, верности обету, данному Пресвятой Богородице, и силы устремления к Богу. Потому мы так чтим преподобную Марию именно Великим постом, когда Святая Церковь призывает нас к сугубому покаянию, посвящаем ей чтение Великого канона на пятой неделе и ее именем в обиходе называем службу, за которой канон читается: стояние Марии Египетской, и пятое воскресенье Великого поста посвящаем ее памяти. Мы просим у нее помощи в борьбе с нашими страстями и грехами.

Сегодняшнее евангельское чтение – о том, что Господь все уже совершил, все сказал, все объяснил и уже не требовалось дальнейшей проповеди, чтобы и его ученики – Апостолы, и все люди поняли, что пришел Сын Божий на землю для спасения всех людей. Оставалось главное дело, на которое послал Его Отец Небесный, – Крест и Воскресение.

И сказал Господь Своим ученикам: Вот, мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть, и предадут Его язычникам, и поругаются над Ним, и будут бить Его, и оплюют Его, и убьют Его; и в третий день воскреснет (Мк. 10, 33–34). И после этого откровения великой тайны Искупления подошли к Нему Апостолы Иаков и Иоанн, сыновья Зеведеевы, и просили у Господа, чтобы Он посадил их справа и слева от Себя, когда будет во славе Своей.

По другому евангелисту, это мать их просила об этом Господа. А кто такая их мать – Саломия Зеведеева? Это близкая родственница Елисаветы, матери Иоанна Предтечи, и Пресвятой Богородицы. И уж если в наше время принято везде всех своих родственников устраивать, то материнскую заботу Саломии о своих сыновьях можно понять и не осуждать. Так проста и откровенна эта ее забота: «Господи, я верю, что Ты – Господь. Ну так устрой же моих сыновей, чтобы они были справа и слева от Тебя». По-человечески она так понятна и трогательна в своей заботе, как и ее сыновья, еще не просвещенные Духом Святым, еще не понимавшие великих слов Спасителя и всей безмерности предстоявшего Ему подвига, мысливших по-земному и по-земному стремившихся к славе.

Но что сказал им Господь? Он сказал: «Лишь в этом мире тот, кто хочет быть большим, ищет силы, и первенства, и власти. А у Бога не так: у Него тот, кто хочет быть больше всех, тот должен быть всем слугой. Кто хочет быть первым из вас, тот пусть будет всем раб». И тут же, сразу сказал о Себе: Ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих (Мк. 10, 45). И вот это должно быть для нас всегда главным ориентиром в жизни, когда мы вдруг поймаем себя на том, что стремимся к чему-то почетному, важному. Пусть в этот момент вспомнятся нам эти слова Господа нашего Иисуса Христа и попалят в наших душах неправедное желание не заслуженной истинным подвигом славы и почета. Будем помнить, что человек смиренный, считающий себя последним, рабом неключимым, – ближе всех к Богу, «первее» всех остальных, даже и тех, кто восседает на троне. И русский народ принял в сердце этот завет Христов. Вот почему так почитал он всегда юродивых и блаженных, которые на земле действительно последние из всех людей, но на Небе могут стать первыми.

Господь сказал братьям Зеведеевым: …а дать сесть у Меня по правую сторону и по левую – не от Меня зависит, но кому уготовано (Мк. 10, 40). А кому – уготовано? Мы не знаем до сего дня, и Господь об этом открыто никому не сказал. Но по церковному установлению в иконостасах справа от Господа Иисуса Христа изображается Пресвятая Богородица, а слева – Иоанн Предтеча. Ибо кто на земле превыше Пречистой Матери Господа нашего и того, кого Он Сам назвал большим из всех рожденных женами (Мф. 11, 11)?

И пошел Господь с учениками – в одном Евангелии сказано: обходя селения стороной (см.: Мк. 9, 30). Мимо селений шел Господь, чтобы набраться сил и внутреннего стремления закончить служение Свое среди людей, как заповедал Ему Отец Небесный. И шел Он сначала по Галилее, потом по пустынной Иудее. И вот, на этой неделе Церковь Святая заканчивает как бы общее приготовление к посту и теперь вступает в конкретное соответствие с последовательностью времени перед крестными страданиями Господа. И предстоящая неделя – особая. Называется она в церковном календаре седмицей ваий, то есть седмицей ветвей.

Каждый день этой недели нам сохранили апостолы. Святой Иоанн Богослов описывает, как подошли они к Вифании и там остановились на целый день. Господь не шел в селение – Он ждал, пока умрет Лазарь, чтобы явить в его воскрешении Свою Божественную силу. Все это будет вспоминаться в церкви буквально по дням, и когда в среду вечером мы с вами соберемся на соборование, в тот день и Лазарь умрет, и сестры его будут плакать и горевать, что Учитель не пришел исцелить Своего любимого друга. И в субботу придет Господь в Вифанию, чтобы воскресить четверодневного Лазаря. И все это в дивных песнопениях вспоминается на церковных службах, и мы, присутствуя в храме, в то же время как бы сшествуем Христу, приближаясь к великим дням страданий и Воскресения Господа. У Церкви Божией есть удивительное свойство: тем, кто любит Бога, кто чтит Его, дается такая благодать и сила – присутствовать при всем, что было с Господом Иисусом Христом. Слушая пение, чтение молитв, апостольские и евангельские чтения, человек, стоящий в храме, благодатью Божией, можно сказать, поставляется на грани времени и вечности, вне времени и пространства, и присутствует при всех событиях истории нашего спасения. Это центр нашей жизни, главное, что есть в ней. И дай нам Бог прожить и пережить эти великие дни вместе со Христом, оставив житейские попечения и всю суету мира сего, потому что это самые главные дни для христианина, для его будущей, вечной жизни.

протоиерей Сергий Праволюбов 

Неподалік від Анкари, майже у самому центрі Турції знаходиться місто Сівас. Засноване у І ст. до н.е., воно пережило багато перетворень та завоювань і зараз мало чим відрязняється поміж інших міст. Але саме завдяки подіям, що відбувалися у IV ст., ми пам’ятаємо про нього й понині.

Місто Себастія на той час було столицею провінції Мала Арменія. Коли у 313 році влада Римської імперії затвердила права християн, правитель східної частини імперії Ліциній не став підкорятися Міланському едикту і розпочав на своїх землях новий етап гонінь на них. Особливу увагу приділяли виявленню християн поміж римського війська. У Себастії тоді був розквартирований ХІІ римьский легіон, поміж которого був загін з 40 найбіфльш відважних воїнів. Воєначальник Агриколай був дуже здивований, коли саме цей загін з усього легіону відмовився підкоритися наказу принести жертву римським ідолам. Солдати були ув’язнені та віддані на тортури, але жоден не змінив власного рішення.

Тоді Агриколай наказав знати з воїнів одежу і завести їх у озеро, з якого тоді ще навіть не встиг зійти лід. Історія зберегла слова мучеників: «Жорстока зима, але солодкий Рай. Недовго потерпимо і зігріє нас Небесне Царство. За одну ніч виміняємо собі цілу вічність».

Задля перевірки мучеників на витримку на березі озера було споруджено лазню, у якій постійно підтримувався жар. Приблизно опівночі один з стражників, що охороняв місце страти, побачив янголів, які зходили з Неба і роздавали нагороди тим, що стояли у крижаній воді. Лише один з них не витримав мук і встиг вибігти на берег, але впав там мертвим. Саме він і залишився без Небесної нагороди.

Побачивши це один з стражників зкинув з себе одежу і зі словами «Я також християнин» пішов у воду.

Вранці мученикам, що ледь дихали, було перебито гомілки, а тіла їхні було спалено, аби вони не дісталися християнам. Але за три дні єпископу Себастії Петру уві сні було явлено місце, де вірні змогли зібрати святі мощі.

Імена святих мучеників: Киріон, Кандід, Домній, Ісихій, Іраклій, Смарагд, Евноїк, Валент, Вівіан, Клавдій, Пріск, теодул, Євтихій, Іван, Ксантій Іліан, Сисиній, Огій, Аетій, Флавій, Акакій, Екдикій, Лісимах, Александр, Ілій, Горгоній, Теофіл, Доміциан, Гай, Леонтій, Афанасій, Кирило, Сакердон, Миколай, Валерій, Філиктимон, Северіан, Кудіон, Мелетіон, Аглай (стражник, що приєднався до мучеників).

Пам’ять 40 мучеників відноситься до найшанованіших свят. У день їх пам’яті навіть полегшується суворість Великого посту і звершується Літургія Передосвячених Дарів.

Православие — что оно?
Особое слово… Слово, имеющее большую притягательную силу. Для многих, многих — святое и дорогое слово, не легко определимое и, в то же время, простое и понятное. От некоторых слышим укор: «Зачем у вас на собраниях, в речах, так часто бряцают словом: «Православие?» Может быть иногда они и правы в своем протесте. Не следует из дорогого людям понятия создавать боевой, ходкий термин, говорить о нем там, где оно мало ценится, делать из него боевой мяч в общественных культурно-политических собраниях. Бережно следует хранить это имя, эту нашу словесную святую эмблему.

Говорить о Православии не значит непременно пытаться дать исчерпывающее определение. Делиться мыслями о дорогом бывает потребностью, приятно — просто «поделиться;» никто вас не осудит, если вы только в идеальном свете будете говорить о любимом.

Скажут, не смело ли — высказывать свои мысли о нем? Не нужно ли прежде самому подняться на всю духовную высоту его, чтобы судить о разнообразных сторонах его? Можно ли охватить его полноту?

Разве не лучше — совсем не говорить, из опасения сказать не всегда умело? И не в праве ли каждый из нас хотя бы так судить о нем, как судим о величественном храме, осматривая его с погоста и смотря вглубь его, с его паперти?

НЕРЕДКО У ЛЮДЕЙ, стоящих дальше от Церкви, малочувствующих дыхание ее, туманное и расплывчатое представление соединяется со словом «Православие».

«Это нечто среднее между католичеством и протестантством…»

 

«Вы о каком спрашиваете: об официальном Православии?» — отвечают вам.

«Православие это соборность, участие клириков и мирян в управлении церковном.»

«Мы должны держаться Православия, потому что оно наше.»

И ПРАВДА: что такое Православие? Какой отличительный, существенный его признак:

Консерватизм ли, сберегающий в чистоте учение семи вселенских соборов?

Суровость ли, выраженная в постах и длинных богослужениях?

Разнообразие ли форм Богопочитания, соответствующее потребностям духовной жизни человека? Народность ли его, легко придающая религии национальный колорит?

Почему говорят: «Это православно, а вот это у вас или у них неправославно?»

Предполагаются какие то принципы для этих ответов. Каковы они? На историческом ли основании (так, мол, в «истории Православной Церкви») или на идеологическом («это соответствует православной идее») решаются эти вопросы?

ИТАК, с какого времени существует слово «Православие?» «Вот вы сказали о древнем Православии: но ведь Православия до разделения Церквей не было?» — говорят вам.

«Напрасно вы так думаете», — отвечаете вы.

Как только обнаружилась в Церкви Христианской необходимость оберегать истину от возникших заблуждений, (а заблуждения возникли уже в апостольский век), появилось понятие «правого исповедания истины», как это мы слышим в литургической молитве, идущей от древней Церкви, о епископстве «право правящем слово истины» (2 Тим. 2:15). Кристаллизовалось это выражение в одно слово при тяжелых арианских волнениях в Церкви. Св. Афанасий Великий почти всю свою жизнь посвятил защите Православия от арианства. Св. Епифаний называет Афанасия Великого «отцом Православия». Исидор Севильский в книге «Начала» говорит: «Православный есть тот, кто право верует и сообразно с таким верованием правильно живет». Великие восточные Отцы Церкви 6-го века вообще постоянно пользуются этим наименованием; а св. Григорий Богослов употребляет его в сочетание слов, столь часто повторяемом в наши дни, именно: «страждущее Православие» (Слово 6-ое св. Григория Богослова).

После шестого вселенского собора, когда возникли споры об иконопочитании и, таким образом, о внешних формах богопочитания, понятие «Православия» расширились на весь круг христианского богословия и богослужения. До разделения Церквей «ортодоксия» — православие мыслилось необходимым признаком истинного христианства и на Востоке, и на Западе. Когда произошло отпадение Римской церкви от единства церковного, оба классические, скажем лучше — древне-церковные понятия: а) «православный» и б) «кафолический-вселенский» сохранились и на Востоке и на Западе; но при этом сохранились так, что одно стало доминировать здесь, а другое там; каждое стало своего рода знамением Церкви: на Востоке — «Православие» т.е. забота о сохранении — прежде всего — чистоты исповедания; на Западе «Вселенскость — католичество-кафоличность», как выражение идеи мирового распространения или веры в мировое призвание. Именование Церкви Христовой «кафолической» осталось, конечно, и на Востоке, как она именуется в Символе Веры (в славянском переводе — «соборную»), но здесь, на Востоке, это именование сохранило то место в ряду других необходимых признаков Церкви: «единой, святой, апостольской», какое получило на втором Вселенском соборе, т.е. не будучи выделяемо в особое, доминирующее над другими признаками положение.

Церковь и Православие
ТАК КАК МЫ приняли христианство в период, когда уже фактически совершилось отделение Запада от Церкви Восточной, то для нас в обиходной речи понятия: «истинная Церковь» и «Православие» имеют не только одно и то же значение, но как бы имеют одно и то же содержание: истинная Церковь есть Православие, и Православие есть истинная Церковь. Но так как Церковь это люди, а Православие — вера и богопочитание, то все же необходимо, когда говорим специально о Православии, различать эти два понятия, Церковь — «кто?», Православие — «что?» и «как?» — дом Божий или семья Божия; Православие — ценность ее, духовное богатство.

Ведя речи о православном и неправославном, надо сделать еще одну оговорку. Дело в том, что еще в первом тысячелетии, до печального факта разделения церквей, и Восток и Запад получили большое число таких особенностей, которые зависели от причин не вероисповедного значения, а от географических и других условий, от разницы культур греческой и римской. Географическая отдаленность Запада от Востока, разделенных Средиземным морем, препятствовала однообразию в формах богослужения и в других сторонах церковного быта. Греческий язык, господствовавший на Востоке, и латинский, ставший культурным языком Запада, увеличивали эту обособленность.

Так появились еще до отделения Рима в двух частях Церкви своеобразные черты, не зависевшие по существу от сохранения истины или уклонения от нее. Во втором тысячелетии, поскольку эти черты продолжали существовать, они уже стали представляться характерными, отличительными для того и другого вероисповедания. И теперь нужно уже нередко усилие для того, чтобы определить, зависит ли та или другая особенность от духа римского католичества или православия, или же это только результат причин этнографического, лингвистического или другого характера.

И все таки нужно признать, что почти каждая, даже не существенная особенность того или другого исповедания каким-то своим углом входит в самый дух своей Церкви. Любая частность, пусть она не коренится в мировоззрении, все же соответствует ему: в одном случае соответствует православному, в другом — католическому или какому-либо иному.

Основной Признак Православия
«ДУХ ПРАВОСЛАВИЯ:» это часто употребляемое выражение указывает на внутреннее единство, гармонию, обнаруживающиеся в нем. Трудно уловить этот дух, определить его, сказать, в чем он состоит. Так же, а может быть труднее, чем определить дух протестантства и католичества. Но мы в праве поставить вопрос по иному: от чего зависит дух Православия, как он создается? Есть ли он среднее из суммы многочисленных признаков православного исповедания, подобно тому, как говорят о духе города или страны, или он есть выражение идеи, лежащей в самой основе Православия? Иначе говоря, представляет ли само Православие сумму исторически накопленного духовного знания и опыта или, в своем существе, оно само есть идея — ряд идей, служащих для всей полноты Православия тем, чем корень служит для ствола и ветвей?

Уже само слово: «Православие» говорит об идее и называет ее. О какой идее? Формулировать ее можно по разному, но приведенная нами историческая справка о древнем употреблении этого термина и филология слова говорят, что этой идеей, прежде всего, является правда: искание правды и верность ей, охрана ее. «Познайте истину, и истина освободит вас». «Ищите прежде Царства Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам».

Искание Истины и верность ей — вот основной признак Православия. И этот принцип истины в Церкви Православной, в ее истории, в ее деяниях всегда признавался (и был действительно) основным, решающим, кардинальным. «Не вселенскость, а истина». Ни опасения раскола церковного, ни авторитет иерархический, научный, богословский или какой-нибудь иной, ни давление государственной власти, даже авторитет собора — ничто не останавливало той стихи в Церкви, которая, как сильное морское течение, неудержимо стремилась всегда до конца к выяснению и торжеству христианской истины. Так это было в эпоху монофелитства, когда преп. Максим Исповедник не отказался от защиты православного учения, даже видя в числе своих противников трех патриархов и императора; так было и в столетний период иконоборчества.

Данное или искомое?
«Ищите прежде правды Божией».

ТАК ЧТО ЖЕ ПРАВОСЛАВИЕ? Искомое или уже данное? Цель, вечно уходящая вперед или достигнутая? Где его искать: в будущем или прошедшем?

Православные образы святых и Богоматери, вид православного храма, устав православной благочестивой жизни, аскетика, догматика, богослужения, этика, обычаи и обряды — разве все это не «данное», разве это не богатство достигнутого, разве не выражение уже воплощенной идеи?

Православие осуществлено. В очень большой степени оно приняло статические, твердые формы.

Это понятно. Вторую тысячу лет переживает Церковь, несущая и хранящая Православие. Христианское сознание внушает нам уже все чаще, что мы ближе к концу истории, чем к ее началу. Весь опыт Боговедения, духовной жизни уже дан нам в жизни и творениях Святых Церкви Христовой, в ее истории и ее уставах.

И нам остается углубляться внимательнее в настоящее или вглядываться взором в прошедшее для того, чтобы изучать родное Православие.

ПРАВОСЛАВИЕ — перед нами, у нас, оно уже дано, имеет свое готовое содержание и формы. Но религия есть жизнь. И Православие не представляет собой накопления готовых ответов на все могущие волновать нас вопросы; оно само ставит перед нами проблемы, решения которых — по голосу нашего христианского сознания и совести — требует от нас. Поэтому Православие есть не только данное, но всегда искомое.

Каждый день ставит перед нами вопрос: как поступить? И несмотря на опыт не только наш личный, но и богатый опыт прежних поколений, жизнь постоянно ставит нас перед дилеммой: где дорога, куда идти? Где правда, где лучше?

Мнений много: истина одна. Приняв в руководство мысль действовать так, как велит наша совесть, мы все еще не раз колеблемся: а как же следует поступить по правде, по Божьему, как лучше?

Так бывает и в вере, в христианском деле, в церковной жизни. Есть догматика, каноны, христианская этика, опыт Церкви: однако, как часто можно слышать вопрос: православно ли то или другое? Какое решение, какой поступок соответствует духу Православия? На вопрос: «что православно?» — ответ готов: «православно то, что наилучше». Но не всегда ясно: что наилучше?

И вот здесь мы прислушаемся к голосу той православной стихии, в которой духовно живем или, по крайней мере, с которой всегда соприкасаемся, и, погружаясь в нее глубже, находим настоящий православный ответ, согласный с голосом нашей совести и нашего разума. Этот ответ рождается интуитивно, но он должен быть подтвержден канонами Церкви, Евангелием, общим преданием Церкви. Истина, рождающаяся в тайниках души, должна быть истиною и при свете дня.

Так получается рядом с термином «Православие» другой термин: «православность». Он обозначает ту трудно определимую словами линию, которая относится к частностям церковной жизни: к музыке, к церковному чтению, иконописи, к обрядам.

ПРАВОСЛАВИЕ не только нечто данное, но и нечто искомое. Как много волнений пережила Церковь, пока она установила ту целость христианского мировоззрения, которую мы теперь принимаем в готовом виде, как православное исповедание веры!

Какими потрясениями, жертвами сопровождался период догматических споров! Какими, наконец, потерями — потерями целых областей и народов, оставшихся в ересях и в расколе, оплатила Церковь отстаивание правды христианской и церковной!

Так на деле оправдала Церковь исповедание, на его хоругви начертанное: «Православие».

Это не значит, что Церковь равнодушна к земной кафоличности: к потере или сохранению в себе своих членов, или равнодушна к распространению Евангелия до концов вселенной, что она мало дорожит единством, что она не скорбит об отпадениях от единства, что она замыкается в себе, что она не стремится занять первое место, которое по праву ей принадлежит среди христианских исповеданий.

Но сама действительность, история потребовала от Церкви именно служения Православию: борьбы за христианскую истину. И в эту борьбу уходили духовные силы одного за другим поколений Церкви на Востоке в первом тысячелетии ее истории.

«Ищите прежде Царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам». Окончательная победа, торжество в духовной области принадлежит не тому, что обладает силой, массой, средствами борьбы, талантами, а тому, кто несет правду. Истина даже до последнего момента может пребывать в меньшинстве и в тени. В ходе длительного процесса, в ходе мировой истории нас не должно ослеплять ни количественное превосходство — чужое или наше — в тот или другой исторический период, ни внутренняя или внешняя организация, ни другие видимые преимущества. «Сила Божия в немощи совершается». Победу дает последний момент. А до наступления этого последнего момента важно сохранить и уберечь свой стяг, соблюсти истину, сохранить «Православие».

И мы знаем, что ереси и всякого рода неправославие — дело не только прошлого. Ереси и неправоверие могут быть и в будущем. И Церкви предстоит всегда стоять бдительно на страже как против ересей, идущих извне, так еще больше против лжеучений, возникающих внутри, среди членов самой Церкви.

Значение «канонов»
ДОСТАТОЧНО НЕ УДЕРЖАТЬ РУЛЬ, слегка лишь изменить направление, — и тогда неизбежно следует уклонение от цели, сначала незаметное, а со временем все увеличивающееся. Поэтому, дорожа правильностью, нужно проверять себя. У мастеров — ремесленников существуют «правила», по которым они выравнивают теряющие должную форму предметы. Такие «правила», или правила, имеет и Церковь. По-гречески они называются «канонами» (канон — правило, образец: термин, употребляемый ап. Павлом в посланиях Гал. 6:16; Филип. 3:16). Устройство Церкви, ее законы определяются правилами св. Апостолов, правилами св. Отец, правилами Соборов церковных, или канонами Церкви. Христианин в своей личной духовной жизни руководится и выправляет себя «молитвенным правилом:» утреннее, вечернее, правило ко св. Причащению и др. Задача этого правила не в том только, чтобы удерживать человека в молитвенной дисциплине и побуждать к молитвенному усердию: оно имеет широкое значение. Содержание образцовых святоотеческих молитв «правила» выравнивают нравственное сознание человека и его взгляд на самого себя, указывают ему, чего и как ему нужно просить у Господа, как веровать, как приносить покаяние и как воспитывать себя духовно.

Равным образом в подобных нормах-правилах нуждается и церковное творчество и искусство: оно должно быть удерживаемо в правильном русле строя и предания церковного. Так это и есть. Не даром определенный ряд церковных песнопений получил именование «канонов», и эти группы церковных песнопений как раз особенно известны богатством мыслей и выражений, художественностью форм, несмотря на строгое соблюдение правил их построения. И православная живопись и зодчество имеют свои церковные «каноны», по верности которым часто определяется их церковно-историческая ценность.

Православие динамично или статично?
«Сохранить», «уберечь», «быть верным преданию Церкви» — не культивирование ли это консерватизма? Не характерен ли для Православной Церкви застой, взгляд: «наши деды так жили и спасались, с тем же хотим и мы оставаться. Нам ничего нового не нужно?»

В консерватизме упрекают Православную Церковь нередко.

Правда, очень часто говорят и наоборот. Не обвиняют ли, например, протестанты православный Восток в том, что он в своем церковном развитии пошел слишком далеко вперед, вводя новое и новое в область церковных понятий и обычаев, от чего якобы необходимо вернуться назад к старому и первоначальному строю первых веков христианства?

Но этот консерватизм Церкви не диктуется ли логикой истекающего тысячелетия? Если суждено быть когда-либо воссоединению Церквей, то на какой основе может оно состояться, как не на взаимном признании догматических и канонических положений, общих обеим Церквам Востока и Запада до начала разрыва? И Церковь Православная, ничего не изменившая в своем догматическом исповедании и каноническом строе, в любой момент готова к принятию воссоединения на этой единственно возможной основе.

И в то же время Церковь второго тысячелетия есть непрестанное движение вперед. Православие не статично, а динамично. О православном Востоке, пробывшем в плену у мусульманских народов более тысячи лет, трудно сейчас говорить. Но в славянских странах, вслед за рождением их в христианстве, эта динамика выразилась в создании церковно-славянского языка, в свободном сочетании христианства с народным характером, в обрядовых реформах, в развитии иконописного и церковного пения, в прославлении новых святых, в составлении новых молитв и песнопений, а главное — в силе духа, то глубоко в тайниках скрытого, то раскрывающегося в своем величии в соответствующие моменты жизни Церкви Христовой.

«Ищите прежде всего Царствия Божия и правды Его».

ИСКАНИЕ ПРАВДЫ, как основной принцип, внушает на первый взгляд предположение, что Православие преподносится нашему сознанию, как сила познавательная, как мысль, как деятельность ума, хотя бы и благочестивого, как нечто от «рацио».

Но как раз именно «Православие» отметает рассудочность, рационализм. Из трех крупных вероисповеданий, православное вероисповедание наимение рационалистично.

И носит оно имя не «правомыслия», а «православия», т.е. прославления Божия, в котором, вообще говоря, главное место всегда и везде занимает молитва.

Уже отсюда видно, что носитель православного духа — не ум, а сердце.

И действительно, понятие «сердце» занимает в православной психологической терминологии первое место. Кроме того, это слово имеет гораздо более глубокий смысл, чем в нашей обыденной речи. Это не орган «чувства», как мы привыкли говорить, а та таинственная область души, посредством которой мы в наибольшей степени соприкасаемся с Богом, но которая может оказаться и под влиянием темной силы: область, в которую входит и т. наз. Подсознание и интуиция: область не исследуемая нашим умом, ибо ум представляет собой как бы надстройку над ней. Поэтому в творениях православных Отцов Церкви и подвижников говорится, так же как и в Слове Божием, о «помышлениях сердца» и о «пожеланиях сердца» наряду с «пожеланиями ума» и «мыслями ума».

«Блаженны алчущие и жаждущие правды».

Правда — истина, как правое исповедание веры и как соответствие слов мыслям человека; правда нравственная, как соответствие поступков велениям христианской совести, и правда благодатная — отдание себя спасающей милости Божией — создают праведность как объединение всех «правд», т.е. то состояние христианской личности, когда человек сам становится «праведным». Кротость, чистота души, молитвенность, то что выражено у Апостола в словах: «сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и непорочного духа» — вот тип православного христианина, как он дан не в умозрении и отвлеченном идеале, а в быту русского, принявшего Православие с Востока, верующего народа под характерным наименованием «праведника».

И с этим понятием также обычно соединено искание. Не одно «благочестие» и не просто «добродетельность» характеризуют праведника ( добродетельных народ называет «хорошими людьми»): а «искание спасения во Христе», принятие на себя подвига, отказ от своего, отказ от благ жизни, пренебрежение своими правами, сопровождают то неустанное «алкание и жажду правды», за которыми открывается человеку зрение Царства Небесного; наконец, борьба за правду Христову, стояние за нее до конца, без компромиссов, без сделок с совестью.

Истинное Православие есть непрестанное движение вперед не только в целом, но в индивидуальном своем проявлении.

Прославление Бога
«Православие:» если первая половина слова говорит о православии, правильности, правде, требуемых от христианина, то вторая зовет к славе Божией. «Слава Божия» — это вторая идея, заключенная в слове «Православие». Она внушает нам, что все стороны христианства: мировоззрение, отношение к людям, личное спасение — покрываются и объединяются главным, именно прославлением Бога.

Если «слава Божия», то, значит, богослужение, молитва лежит в центре православного внимания.

Но, конечно, слава Божия заключается не только в богослужении. «Прославляйте Бога в телах ваших и душах ваших, которые есть Божии». Это значит: нравственная жизнь, нравственная чистота есть не только условие богоугодной молитвы, но сама по себе она есть прославление Бога, богослужение.

Далее, богомыслие, созерцание умом и сердцем благости, милосердия, премудрости и всемогущества Божия и преклонение сердца и ума перед тайнами величия и человеколюбия Божия есть такое же прославление Бога.

Однако в основе Православия остается прославление богослужением молитвенным. И это потому, что православная молитва — богослужение церковное — объединяет все. Она — воздух Православия. Чтобы в этом убедиться, достаточно войти в содержание православного богослужения.

«Непрестанно молитесь», — поучает Апостол. Этим он внушает нам необходимость трезвения души посредством постоянного памятования о Боге. Этот завет Апостола исполняется как в молитве отдельных христиан, так и в общественном богослужении. Учение о личной непрестанной молитве — основа науки святых подвижников Церкви о спасении. Образец ее: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня», или краткое: «Господи помилуй» — это не просьба Отцу Небесному о своих нуждах, а покаяние и сокрушение о грехах перед нашим Спасителем.

Общественная молитва, как она предписывается в Православии совершенным и полным церковным уставом, созданном в монастырях, распределена так, что она совершается почти непрерывно, в храме ли, или переносимая в кельи, днем и ночью, и в старину были монастырские храмы с «неусыпаемым» богослужением. Часы 1, 3, 6, 9-й — часы дня — сменялись междучасиями; в повечерии, полунощнице и утрени проходила ночь.

И хотя жизнь с ее требованиями и препятствует приблизиться к уставному идеалу (как в приходских условиях, так и в большинстве случаев и в монастырском быту), однако, православное богослужение характеризуется своей продолжительностью и содержательностью.

«Молитесь друг за друга». Память Церкви о входящих в нее членах поддерживается путем постоянного поминовения по именам за богослужением лиц, духовно близких молящимся, хотя часто и отдаленных от них огромным пространством, особенно — страждущих, больных, находящихся в путешествии. Память эта не прекращается и по смерти, и часто молитва об усопших продолжает возноситься не только через десятки, но через сто лет, после их кончины: так продолжается через Церковь общение с усопшими отцами и братьями в молитве нашей о них и в невидимой для нас взаимной молитве их о нас.

«Едите ли, или иное что делаете, все во славу Божию творите». «Все хорошо, и ничего не предосудительно, если принимается с благодарением, ибо освящается словом Божиим».

Эти апостольские слова объясняют нам, почему в православном строе жизни церковная молитва так часто выходит за пределы храма и, так сказать, входит в самую гущу народного быта.

Многим православным это освящение природы и быта казалось и кажется чем-то языческим, остатками дохристианских обычаев и обрядов. Но эта близость к жизни лежит в духе Православия. Торжественные освящения воды с выходом на источники в дни праздника Крещения, в Преполовение и 1-го августа; освящение полей весной, стад, освящение домов и всех хозяйственных помещений святой водой; освящение снедей на св. Пасху; освящение фруктов, начатков овощей, цветов, начатков полевых злаков после жатвы, святые иконы и знамение Креста Господня — в домах, на перекрестках улиц, на площадях, на воротах: все это примеры освящения Церковью всей жизни вне храмов. Общественной молитвой благословляется весь земной путь христианина от дня его рождения. Молитва в первый день по рождении, с наречением имени, крещение, молитвы в сороковой день, моление перед началом всякого доброго дела, перед путешествием, в болезни, благодарственные моления и другие входят в обиход церковно-бытовой.

«Благослови, душе моя, Господа и вся внутренняя моя — имя святое Его!» «Всякое дыхание да хвалит Господа!»

Эти две мысли псалмопевца воплощаются в Православии в наиболее полном виде.

«Вся внутренняя моя» благословляйте Господа: все способности и таланты призываются и привлекаются к прославлению Бога.

И потому мы не только мыслью обращаемся к Богу, но славим Его речью, не только речью, но и пением; и живописью и другими благообразными искусствами. Мозаика и фрески, ткани и золотое шитье, резьба и умеренная скульптура-рельеф, поскольку она своею телесностью не закрывает духа, ювелирное искусство, архитектурное искусство и другие проявления человеческого таланта находят себе место в прославлении имени Божия и святых Его.

И в руках православного христианина вся природа, «всякое дыхание» да хвалит Господа.

Освящение воды, свет свечи в руках молящегося, фимиам благовонных веществ, вербочка в день Входа Господня в Иерусалим и цветы в день Пятидесятницы — эти дары природы призываются быть органами и нашей хвалы Бога.

Келийка или скит монастырский в таинственной глубине леса, часовенка или крест над источником, паломничество за десятки и сотни километров — все это есть то общение человека с природой, когда они соединяются в общей радости преклонения перед творческой и промыслительной благостью Божией.

Но увы, ныне все это на нашей  Родине разрушено, изгнано, осмеяно! Общественная молитва зажата в стенах немногих храмов. Свобода ли это религиозной жизни?

протопресвитер Михаил Помазанский