Архив рубрики «Рекомендуем к прочтению»

18 декабря — день памяти Преподобного Саввы Освященного, христианского святого, создателя Иерусалимского устава, по которому и сегодня служат в Православной церкви.

Житие Саввы Освященного

Савва родился в 439 году в городке Муталаска в Каппадокии в христианской семье Иоанна и Софии. Отец, отправившись по делам воинской службы в Александрию, оставил малолетнего Савву на попечение дяди. Когда Савве шёл восьмой год, он поступил в монастырь св. Флавианы, что был поблизости. Одарённый мальчик читал и хорошо знал Священное Писание.
В 17 лет он принял монашеский постриг и, проведя десять лет в обители Флавианы, отправился в Иерусалим. А оттуда — в монастырь к преподобному Евфимию Великому, который направил Савву к авве Феоктисту, настоятелю близлежащего монастыря со строгим общежительным уставом. У него Савва пробыл послушником до 30 лет, а после смерти наставника ушёл в затвор. С того времени жизнью молодого инока руководил преподобный Евфимий, называвший Савву отроком-старцем.

Своё служение преподобный Савва продолжил в Иорданской пустыне, поселившись в окрестностях монастыря преподобного Герасима Иорданского. Через некоторое время к нему начали стекаться ученики. В 484 году они построили пещерную церковь, вокруг которой впоследствии выросла лавра Саввы Освященного. Всего преподобный Савва основал в Иорданской пустыне семь монастырей. Иерусалимский патриарх Саллюстий исполнил просьбу монахов и назначил Савву начальником и блюстителем всех монастырей Палестины. Прозвание «Освященный» означает, что Савва был рукоположен в священный сан, что среди монахов первых веков было редкостью.

Преподобный Савва скончался 5 декабря 532 года. В 1256 году мощи Саввы были вывезены в Венецию и помещены в церкви Сан-Антонио. 12 ноября 1965 года мощи были возвращены в Лавру Саввы Освященного. В Венеции остался монашеский крест преподобного Саввы.

Савва Освященный известен как чудотворец — ещё в юности он получил этот дар после молитвенных подвигов; по его молитве в сухих скалах лавры забил источник воды, а во время засухи пролился обильный дождь, также известны случаи исцеления им больных.

Создатель Иерусалимского устава

В 524 году в Лавре преподобного Саввы был введён написанный им монастырский устав, получивший название Иерусалимский. С годами он распространился по всему Православному Востоку, а на Руси по нему служат с XIV века — со времени митрополита Киевского Киприана.

Созданный им Устав (Типикон) регламентировал порядок богослужений. До сих пор по нему служат во всей Православной церкви. В Типиконе содержится месяцеслов, годовые богослужебные круги, правила о постах, правила монастырского общежития и указания о совершении храмовых праздников, трапезы и других сторонах церковной и монастырской жизни.

Монастырь Саввы Освященного

Монастырь Саввы Освященного — православный греческий мужской монастырь в Иудейской пустыне, в скалах над долиной реки Кедрон. Монастырь основан преподобным Саввой Освященным в конце V века новой эры. В этой обители сформирован знаменитый богослужебный устав, называемый Иерусалимским. В библиотеке монастыря хранится ранний список Типикона — оригинал погиб во время нашествия на Палестину персидского царя Хосрова II Парвиза в 614 г.

Сегодня этот монастырь — крупнейший из ныне действующих в Иудейской пустыне (ещё есть монастыри Феодосия Великого, Георгия Хозевита, Герасима Иорданского). Его устав — самый строгий из уставов всех Палестинских православных монастырей. Настоятелем монастыря является сам Патриарх Иерусалимский, а повседневными делами управляет поставленный патриархом игумен.

aif.ru

Есть предание,  что святой апостол Андрей Первозванный, когда ему была определена та часть мира, в которую он должен был пойти, посетил также и места Киевской Руси, и был на Киевских холмах, и благословил эти холмы, и сказал, что здесь, на этих холмах, будет воздвигнут дивный город, который обратится ко Христу. И поэтому имя святого Андрея, Апостола Первозванного, имеет совершенно особое значение для нашего человека, для верующего, и всегда было в истории нашей земли так, что Андрей Первозванный был тем Апостолом, который начал, можно сказать, крещение Руси, водрузив Крест на нее. За тысячу лет, почти что, до того, как само Крещение Руси совершилось.

Как это удивительно! Совершилось как бы небесное предзнаменование, небесное указание, ибо это было еще до того, как оно осуществилось. В молитвах, когда Святой Апостол Андрей перешел из сей жизни в иную, он стал еще до Крещения Руси уже молитвенником за нее, как бы готовил ее, молясь перед престолом Божиим на небесах. Это была как бы Небесная Русь, которая воплотилась уже во дни Святой Ольги и Святого Владимира.

И здесь следует нам обратить внимание на Евангелие, которое читается в день Святого Апостола Андрея – призвание его. И, когда он первый видит, слушая сначала слова своего первого учителя Иоанна Предтечу о том, что Иисус, как показал Иоанн Предтеча, является тем Агнцем Божиим, который берет на себя грехи мира, он идет к Иисусу сам, и Христос его призывает к апостольству. И он идет и зовет своего брата Симона и говорит ему: «Я нашел Мессию, Христа».

Образ Бога

С кем я на самом деле встречаюсь, когда, как говорят, вижу в Небе кулак. Понятно, что мы до конца не свободны от своих проекций, искажений, кто из нас может сказать, что видел Бога Живого? Но все-таки есть пример очень явных искажений и их легко обнаружить.

Не нужно быть духоносным старцем, чтобы видеть, порой, очень серьезное искажение образа Бога, в частности, когда Он представляется как фигура крайне директивная, оценивающая, карающая, наказующая.

Отношения с Богом

Что значит «личные отношения с Богом»? Это, когда я вижу какие-то ответы, я вижу участие Бога в моей жизни. Часто говорят, что надо благодарить Бога за то, что Он о нас заботится. Но надо видеть, как Он обо мне заботится, видеть Его действия в моей жизни. Человечество не изменилось со времен Понтия Пилата. Одни и те же люди кричали «Осанна!», а потом они же – «Распни, распни!» , не хотя получать того, что Бог готов был им предложить, не хотя Его. То же самое с нами происходит, когда мы хотим от Бога получать то, что нам нужно, а когда мы этого не получаем, то говорим: «Ты нам не нужен». Почему это происходит? Потому что я не знаю, кто Ты, у меня нет с Тобой личного контакта, я не знаю какой Ты, какой Ты на самом деле, как Ты на самом деле меня любишь, как Ты на самом деле обо мне заботишься, чего Ты на самом деле для меня хочешь. Ты, будь любезен, мне давай! Ах, не даешь? Тогда Ты не нужен.

Мотивация

Что лежит в основе того, что человек находится в Церкви, все соблюдает?  Какова мотивация религиозности, пребывания в Церкви? Какая была основа, фундамент этого, условно скажем, религиозного поведения? Поведение – вещь объективная. Вот человек ходит в храм, участвует в таинствах. А какова внутренняя составляющая, прежде всего, мотивационная? Что за этим стоит?

Неподлинная религиозная мотивация 

К сожалению, так бывает и, может быть, нередко, что в Церковь человек входит как в социальный институт, систему норм и правил, мировоззренческую систему.И все это неплохо, если занимает свое место, не становится главным в иерархии.

Инфантильность и доверие себе

Или еще одна частая мотивация – это желание готовых ответов. И это очень серьезная проблема, когда человек уходит от ответственности, не желает принимать ответственность на себя за свою жизнь, свои решения. Это очень удобно, когда ты приходишь, и тебе дают систему готовых ответов: что нужно делать, как нужно себя вести.

Выглядит все крайне благочестиво: «Я отрекаюсь своей воли», «я ничего не могу решать, потому что я прах земной, человек, ничего не стоящий, никто, поэтому я буду слушаться».

Кого? Ну, духовника, в данном случае. Потому что если пытаться слушаться Евангелия, то это безумно сложно. В Евангелии нет предельно прямых готовых ответов на все случаи жизни, и требуется особая внутренняя работа и те самые личные отношения с Богом, чтобы смочь услышать Евангелие в приложении к себе конкретно. Это тяжело и не везде это практикуется. И тогда очень удобно скинуть ответственность и, по сути дела, не меняться.

Единственная истинная мотивация жизни в Церкви — искания Самого Бога и любви к Нему. Это не значит, что все остальные мотивации априори плохие, просто важны приоритеты, иерархия. Нормально что-то у Бога просить или любить православное культурное наследие – нет ничего плохого в этом. Проблема начинается тогда, когда нет главного и второстепенное встает на его место.

Образ себя

И тут вскрывается очень важная проблема – это образ себя. Мы много читаем и говорим про любовь к Богу и ближнему, все знают, что главное — любить Бога и ближнего, и также все знают, что себя любить нельзя. Почему? Потому что себя мы видим тоже искаженно, ставим знак равенства между собой и нашими грехами и страстями. Мы смотрим на себя своими кривыми, грязными очками, видим “помойку” своей души и думаем: «Вот эта вся помойка и есть настоящая я, какой кошмар!». И на ближнего мы смотрим так же, а порой даже хуже: «Я, конечно, ужасна, но он еще хуже». Это взгляд близорукий, помраченный. Если я никто, ничто и звать меня никак, и это есть точка истины, – точка, не запятая, – то это может привести к серьезному личностному «застою», если не сказать – регрессу. А мысль о том, что я что-то значу, трактуется как гордость, грех. Проблема в том, что дорога эта тупиковая, здесь вмешивается психологическая проблема неценности себя, к которой, как правило, приходит человек из-за дефицита безусловной любви в детстве. Христос сказал: «Я уже не называю вас рабами… Я называю вас друзьями» (Ин, 15 глава), но это и другие места в Евангелии почему-то нередко игнорируются.

А в свете безусловной любви мы можем увидеть себя настоящими, а не просто в невротическом копании в своих грехах по списку, брошюрке с грехами. Если мы можем предстать хотя бы на какую-то секунду, может, в каком-то особенном молитвенном предстоянии, но предстать перед светом любви Бога, тогда у нас, как у евангельского слепого, могут открыться очи, и мы увидим себя по-настоящему, такими, какие мы есть, такими, какими нас видит Он. Вот это, может быть, самое главное. Увидеть не то, что я про себя думаю (я могу про себя думать слишком хорошо или слишком плохо, чаще слишком плохо, а это тоже не лучший способ), а увидеть себя таким, каким меня видит Он.

Христоцентричность

Человеку бывает трудно вырваться в реальное духовное пространство, в эти живые отношения с Богом, потому что ему надо суметь на Него посмотреть, к Нему обратиться. А как он это может сделать, если смотреть надо все время вниз, очи долу, повторяя, что я – ничто? Ведь очень важно, куда человек смотрит – на себя, на свои грехи, или он смотрит на Бога. Он идет от тьмы или он идет к Свету? Огромная разница! Митр. Антоний Сурожский много об этом говорит.

Дети Царя

Когда проповедуется идея утрированного уничижения личности человека, за этим теряется такой очень важный евангельский дух, о чем, собственно, вся Библия. Мы молимся «Отче наш», мы знаем, что Бог – наш Отец, но мало кто задумывается, а кто тогда я? Если Он – Отец, то я – ребенок Бога, я – сын или дочь. Сын или дочь Царя.

Это  важная идентичность, ответ на вопрос, кто я. Если я – совокупность греха, это одна ситуация, и определенные следствия, а если я все-таки любимейший, драгоценнейший ребенок Бога, да, ребенок, который много чего плохого делает, но все равно любим, то совсем другая картина мира выстраивается. Вообще, наша идентичность сильно влияет на наше мышление. И ложная самооценка, и ложное покаяние, и невротическое самоуничижение – все это связано с самоидентичностью. Поэтому вопрос «кто я?» такой важный. Как важно, на чем я фокусируюсь – на грехах или на Христе, так и здесь – я любимый ребенок Бога или совокупность страстей?

Смирение

А как это ощущение, что я сын или дочь Царя, сочетается с ощущением себя первым из грешников, смирением? Ведь одно дело, надо считать себя первым из грешников, а другое дело, когда это рождается изнутри. Когда в момент яркой встречи со Христом, встречи-узнавания, Петр говорит: «Отойди от меня, я человек грешный». В этот момент происходит какое-то открытие для него. Дело не в рыбе, а в том, что в этом чуде ему открылось Божество, и он понимает, что он не достоин быть рядом и даже говорит: «Отойди от меня».

Думаю, со многими людьми так и происходит: если случается опытная встреча с Любовью в жизни человека, когда удается всем существом прочувствовать, какова мера Любви, как она бесконечна, велика, в этот момент для человека это может оказаться невыносимо, как для Петра, как будто от этого хочется сбежать. Есть такая аналогия этому явлению: мы привыкли жить в грязном воздухе и если нас поместить в очень чистый воздух, то даже в легких наших будет происходить что-то не то, мы настолько привыкли к чему-то ненормальному, что когда мы попадаем в норму, мы не можем эту норму вынести.

психолог и психотерапевт Марина Филоник

 

Отличный текст, к которому хочется и нужно возвращаться.

Полная запись по ссылке

 

Сейчас много говорят о патриотизме, о возрождении патриотического воспитания. Но что такое патриотизм? Любовь к отечеству, конечно. Но что именно любить? Маму с папой? Место, где я родился? Город, где я живу, где живут мои родственники и жили мои предки? Родной язык? Отечественную культуру? Леса, реки и поля? Правительство, которое не заботится о своём народе? Милицию, которая не защищает? Родина требует от нас любить себя? но сама на каждом шагу проявляет свою нелюбовь к нам. Как тут быть? Как, наконец, к этому относится Церковь, что, с её точки зрения, есть патриотизм? и т.д., и т.п.

Что делать? Отмахнуться от всех этих вопросов? Но как отвечать? с какой точки зрения рассматривать эти проблемы? Для нас это совершенно ясно. Ведь мы христиане, а тем более — православные христиане, то есть те, которые с наибольшей полнотой, точностью, верностью Евангелию имеют истинное Богознание, хранят его и живут соответственно ему. Если мы христиане, то мы не можем оценивать любое явление или факт с точки зрения иной, чем христианская, евангельская. Если мы православные, то мы непременно должны во всяком жизненном явлении искать Царства Божия и правды Его (ср. Мф. 6, 33). Правда для христианина превыше всего: блаженны алчущие и жаждущие правды (Мф. 5,6). Если мы что бы то ни было оцениваем не с точки зрения Христа, то мы не только не православные, но вовсе никакие и не христиане. Из этого общего принципа отношения к жизни никак не должен изыматься и патриотизм.

Итак, патриотизм — естественная любовь к родине. Но что такое эта любовь с христианской точки зрения? Обязан ли человек любить родину только потому, что она родина? Нужно ли любить что-либо исключительно по той причине, что оно — своё, родное, отечественное? Для христианина ответ ясен. Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек (1 Ин. 2,15). Родина для христианина на небесах: наше жительство — на небесах, откуда мы ожидаем и Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа (Флп. 3, 20); вы умерли, и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге (Кол. 3,3); мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда (2 Петр. 3, 13). Все сии, пишет ап. Павел о ветхозаветных праведниках, умерли в вере, не получив обетований, а только издали видели оные, и радовались, и говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле; ибо те, которые так говорят, показывают, что они ищут отечества. И если бы они в мыслях имели то отечество, из которого вышли, то имели бы время возвратиться; но они стремились к лучшему, то есть к небесному; посему и Бог не стыдится их, называя Себя их Богом: ибо Он приготовил им город (Евр. 11, 13 — 16); ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего (Евр. 13, 14).

Об отношении христианина к земному отечеству Церковь говорит устами неизвестного автора авторитетного древнего церковного памятника «Послание к Диогнету»: Христиане не различаются от прочих людей ни страною, ни языком, ни житейскими обычаями. Они не населяют где-либо особенных городов, не употребляют какого-либо необыкновенного наречия, и ведут жизнь, ни в чём не отличную от других. Только их учение не есть плод мысли или изобретение людей, ищущих новизны, они не привержены к какому либо учению человеческому, как другие. Но обитая в эллинских и варварских городах, где кому досталось, и следуя обычаям тех жителей в одежде, в пище и во всем прочем, они представляют удивительный и поистине невероятный образ жизни. Живут они в своем отечестве, но как пришельцы; имеют участие во всем, как граждане, и все терпят как чужестранцы. Для них всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество ? чужая страна… Они во плоти, но живут не по плоти. Находятся на земле, но суть граждане небесные. Повинуются постановленным законам, но своею жизнью превосходят самые законы… Словом сказать: что в теле душа, то в мире христиане. Душа распространена по всем членам тела, и христиане по всем городам мира. Душа, хотя обитает в теле, но не телесна, и христиане живут в мире, но не суть от мира… Душа заключена в теле, но сама содержит тело; так и христиане, заключенные в мире, как бы в темнице, сами сохраняют мир. Бессмертная душа обитает в смертном жилище; так и христиане обитают, как пришельцы, в тленном мире, ожидая нетления на небесах… Так славно их положение, в которое Бог определил их и от которого им отказаться нельзя. Церковь, хотя и существует в виде поместных национально-территориальных автокефалий, саму себя определяет как вселенскую, то есть ту, в которой нет ни Эллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос (Кол. 3, 11).

Итак, мы видим, что любовь к земной родине не является чем-то таким, что выражает суть христианского учения, или входит в его состав, как непременная и обязательная часть, без которой христианин — не христианин. Однако же Церковь, проходя своё историческое бытие на земле, никак не является противником патриотизма, как здравого и естественного чувства любви. Другое дело, что Церковь не воспринимает ни одно естественное чувство как нравственную данность, ибо человек — существо падшее, и чувство, пусть даже такое, как любовь, предоставленное самому себе, не выходит из состояния падения, а в религиозном аспекте приводит к язычеству.

Церковь принимает и благословляет любое естественное чувство не само по себе, но как задание, под условием проникновения его благодатью Св. Духа, под условием его «христианизации».

С евангельской точки зрения любовь к чему-либо сама по себе — не самоценная вещь. Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником (Лк. 14, 26), говорит Господь. Нравственное и духовное достоинство любви зависит не от неё самой, но от предмета любви (многие люди, например, беззаветно любят грех). А для христианина исключительным предметом любви является Господь. Даже любовь к ближним не самоценна; заповедь о любви к ближним лишь подобна первой и наибольшей заповеди — любви к Богу (Мк. 12, 31), и, по утверждению преп. Макария Великого, может осуществляться только под условием и по мере исполнения её.

 Главная и исключительная забота Церкви — приобщение человека ко Христу

Все проявления Церкви, все её действия в сфере социальной, культурной, общественной, хотя и затрагивают весь объём человеческой жизни, влияют на неё и изменяют её, имеют собственно церковное, христианское, духовное значение лишь постольку, поскольку выполняют или способствуют выполнению этой единственной задачи Церкви. Например, Церковь благословляет семейную жизнь не для того, чтобы люди созидали совместную жизнь, растили и воспитывали детей и проч., — всё это люди вполне успешно могут осуществлять и вне Церкви; и даже не для того, чтобы «ребёночек не болел», чтобы его «не сглазили», чтобы муж «не гулял», и т.п. Так и патриотизм. Церковь не может признать это явление падшего мира абсолютным и самоценным. Патриотизм имеет достоинство с христианской точки зрения и получает церковный смысл тогда и только тогда, когда любовь к родине является деятельным осуществлением по отношению к ней заповедей Божиих.

Из этого следует, во-первых, что патриотизм никак не может включать в себя ненависть, ксенофобию, превозношение своей нации перед другими и т.п., ибо всякая ненависть есть грех; во-вторых, нельзя рассматривать «пользу для страны» абстрактно, в оторванности от конкретных людей, живущих в стране; ибо заповеди Божии могут быть исполняемы только по отношению к людям, а не государственным институтам, идеологическим схемам и т.п. Церковь поэтому не является и не может являться идеологическим инструментом для патриотического воспитания населения; она не может благословлять никакие национально-общественные, а тем более политические, формы сами по себе, — но только под условием их христианского служения людям.

Непонимание этого приводит к неверному восприятию Церкви. В мировоззрении, основанном на абсолютности и самоценности патриотизма, Церковь перестаёт быть собственно Христовой Церковью, а становится лишь содержительницей националистической идеологии, для которой хорошо только то, что хорошо родине (точнее — людям, выступающим от имени её), пусть даже это «хорошо» и противоречило бы прямым заповедям Божиим (пример — хотя бы государственная деятельность пресловутого Ивана Грозного или людоеда Сталина).

Как же теперь нам, оставаясь христианами, и в этом полагая главный смысл нашей жизни, послужить и нашему отечеству, беря пример с сонма праведников? Здесь нужно осознавать, что наш идеал — вовсе не когда все стройно ходят крестными ходами, круглосуточно читая акафисты, но именно понуждение себя на исполнение заповедей Христовых. Всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне. А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое (Мф. 7, 24-27). Это основа всякого действия для христианина. Но именно здесь есть сложности.

Христианство велит всё начинать с себя, созидать святость в себе; а вот с этим как раз у нас проблема.

У нас «святость Руси» проявляется в ностальгировании по давно ушедшим временам, воспевании монархии и войн без трезвой и разносторонней их оценки (мифологическое сознание), и в традиционном поиске врагов. Почему так? Потому что искать врагов и бороться с ветряными мельницами гораздо легче, чем быть нравственным порядочным человеком, христиански созидающим свою жизнь. Подлинный патриотизм, подлинная любовь к родине должна проявляться в делах, не в словах. И дела эти не обязательно глобальные. Оглянемся вокруг себя. Вот наши подъезды — грязные,изрисованные, с выбитыми стёклами, сожжёнными кнопками лифтов. Казалось бы — наш дом, чего уж ближе; нам дела нет. Мы будем сквозь горы мусора аккуратно пробираться к своим железным дверям, и на кухне будем с горячностью говорить о кознях, о том, что Запад развращает нашу молодёжь… Простите, но эта молодёжь — наши дети: откуда они научились гадить в своих же собственных подъездах? Закулиса растлила? Не мы ли сами превратили нашу жизнь в грязь?

Итак, единственный путь к величию нашего отечества — это созидание его во Христе.

Утопия? в объёме социума — безусловно. Наша сегодняшняя общественная жизнь не только далека от христианства, но агрессивно-нехристианская; исчезающе мала «критическая масса» христиан. Но в своей жизни, жизни своей семьи, той части общества, с которой мы соприкасаемся, ничто не мешает нам быть христианами. Что же касается патриотизма, то тут особо многого и не нужно. Прежде всего, необходимо осмыслить нашу историю и нашу жизнь с христианской нравственной точки зрения: отказаться от нелепого мифотворчества, давать всему трезвую и правдивую оценку, не поддаваться на оболванивающую, столь традиционную для нас, агрессивную пропаганду. А с практической стороны — давайте начнём любовь к родине с наших подъездов и уборки мусора на улицах и дворах, где мы живём…

игумен Петр (Мещеринов)

Насколько правильно суждение, что у христианина одно Отечество – Небесное, а земная родина – понятие маловажное?

Попытаемся найти место и степень важности каждой из этих реальностей и их соотношение. «Человека, не считающего себя принадлежащим к какой бы то ни было национальности, но признающим весь мир своим отечеством, называют космополитом» (см. Толковый словарь). Делая поправку на светский характер этого понятия, приходим к тому же противопоставлению земного (национального) и небесного (всеобщего).

Господь наш Иисус Христос благовествовал людям приблизившееся Царство Небесное и возможность, войдя в Него через покаяние и исполнение заповедей Христовых, достичь вечной жизни и блаженства в соединении с Богом. Об этом как о самоважнейшем свидетельствует учение Христа. Для христианина есть один Отец – Отец Небесный – Бог: и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах (Мф. 23, 9); и соответственно – одно Отечество, Небесное, которого мы ищем, если идем верою по путям святых. Так они и говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле; ибо те, которые так говорят, показывают, что они ищут отечества, и стремились к лучшему, то есть к небесному (Евр. 11, 13–16), а не к земному. Господь заповедует нам – ищите же прежде Царства Божия и правды Его (Мф. 6, 33), то есть Отечества Небесного, так и апостол указывает: наше же жительство – на небесах (Флп. 3, 20).

Итак, вроде, все ясно: главное – неземное, гражданам неба – Небесное. Ну, а мы-то с вами – какие? Не в будущем веке, а сейчас и здесь, на самом деле, а не в воображении. Где мы живем? С кем общаемся? Откуда берем хлеб, который едим, электричество, которым пользуемся? Куда обращаемся в случае болезни, при необходимости защиты от злых людей? И кто наши ближние, которых мы должны любить, как самих себя, и более того – как Христос нас возлюбил (см. Ин. 13, 34)? Мы уже достигли Царствия Божия и Отечества Небесного, которое есть Царство Любви, поскольку Бог есть Любовь (1 Ин. 4, 16)? А вообще – мы умеем любить?

Задумаемся, наше земное Отечество – страна, в которой мы живем, наш народ с его культурой, языком, Поместной Православной Церковью с её традицией. Всё это мы восприняли и в этом живем и существуем, а вне этого мы – абстрактные тени, наличествующие только в воображении. И это земное наше Отечество – пространство нашего возрастания в любви и деятельного поиска Отечества Небесного, и второе невозможно без первого. Поэтому тот, кто исповедует себя исключительно гражданином мира, а земное Отечество почитает чем-то маловажным, на самом деле отрекается своего Отечества и исповедует царство собственного эгоизма, в котором вообще нет места Христовой любви. Тогда как правильный путь – возрастание в любви в этой конкретной земной жизни, в этом народе, в котором мы живем и который состоит из наших ближних; в этом государстве и в этой стране, частичками которых являемся и мы. Да, они по земному несовершенны, и ближние наши – грешники. Такие же, как и мы. Но мы должны, отвергая грех, не гнушаться грешниками, а учиться принимать их, помогать им и любить. Как Христос. И только так можно возрастать до Небесного Отечества, не отвергая и не забывая Отечества земного, как являет нам опыт святых.

Нужно увидеть, что земное Отечество – наша большая семья, в которой существует и наша собственная маленькая семья, даже если она многодетная. И вот что апостол говорит нам об этой реальности: Если же кто о своих (выделено ред.), и особенно о домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже неверного (1 Тим. 5, 8). Ибо Бог заповедал: почитай отца и мать… А вы говорите: если кто скажет отцу или матери: дар Богу то, чем бы ты от меня пользовался, тот может и не почтить отца своего или мать свою; таким образом вы устранили заповедь Божию преданием вашим (Мф. 15, 4–6). Видим, что называет родителей отцом и матерью, а не ищет каких-либо других именований. Этому дерзновенно следует и апостол Павел, говоря о духовном родстве: Вразумляю вас, как возлюбленных детей моих. Ибо, хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием (1 Кор. 4, 14–15).

И Господь Иисус плакал об Иерусалиме, средоточии земного Отечества Своего и народа Своего (см. Лк. 19, 41); и почитал Матерь Свою; и будучи распятым на Кресте, поручил заботу о Ней возлюбленному ученику Своему (см. Ин. 19, 26–27).

Итак, видим, что подобает христианину возрастать от земного к небесному, не отсекая, но одухотворяя и преображая чувства первого, чтобы достичь второго. Ибо кто говорит: “я люблю Бога”, а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? (1 Ин. 4, 20). Таковой есть лицемер. И если не покается, таковому – горе (см. Мф. 23).

протоиерей Аркадий Штейнберг,
настоятель Преображенского храма пос. Нудоль

…о  том, как киевская княгиня стала равноапостольной святой.

Одна из древнейших русских святых, княгиня Ольга, считается равно­апостольной. Иными словами, она учила свой народ христианской вере, как учили когда-то апостолы.

Но душа ее притекла к Христу лишь после того, как Ольга отомстила, совершила чудовищный грех, который на Руси времен язычества считался… доблестью.

А с христианской точки зрения в мести ничего доброго нет. Если христианина ограбили, если убили близкого ему человека, если с ним поступили несправедливо, он должен обращаться за правдой к власти и уповать на помощь Господа. В Послании к римлянам апостол Павел говорит: Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию (Рим 12:19), — а значит, не давайте воли собственному гневу. Месть — одна из производных от гордыни, а та — истинная мать множеству грехов.

Продолжение рассказа о преображении — здесь

В день празднования памяти  святых князей Петра и Февронии, чья супружеская жизнь является одним из образцов христианской семьи, любви и кротости, мы предлагаем беседы митрополита Антония Сурожского о семье, его светлый взгляд, полный понимания истинной ценности, необходимости  и важности семейных отношений.

«Я решил эту беседу посвятить вопросу о семье и браке. Мне кажется, что в мире, законом которого сейчас является разъединенность, противоположение, напряженное отношение между отдельными людьми, общественными группами и народами, эта тема чрезвычайно важна.

Брак — чудо на земле. В мире, где все и всё идет вразброд, брак — место, где два человека, благодаря тому, что они друг друга полюбили, становятся едиными, место, где рознь кончается, где начинается осуществление единой жизни. И в этом самое большое чудо человеческих отношений: двое вдруг делаются одной личностью, два лица вдруг, потому что они полюбили и приняли друг друга до конца, совершенно, оказываются чем-то большим, чем двоица, чем просто два человека,- оказываются единством.

Над этим каждому надо задумываться, потому что жить врозь мучительно, тяжело, а вместе с тем — легко и привычно. Умственные интересы, вкусы расходятся, и потому очень легко сказать себе: я хочу жить тем, что меня интересует. Кто живет для прибыли, кто живет для культуры, кто ищет идеал, но я — самодовлеющая единица, мне хватает меня самого… А на самом деле от этого получается распыление общества, распыление человечества. В конечном итоге не остается ничего от того дивного, чудного единства, которое могло бы существовать между людьми. И брак, как я уже сказал, является чудом восстановления единства там, где оно не может быть восстановлено человеческими силами.

Но для этого надо понять, что такое любовь и как мы друг с другом можем связываться любовью, потому что любовь бывает разная. Мы это слово употребляем в очень различных обстоятельствах. Мы говорим, что любим Бога, что любим родителей, что любим жену, мужа, детей; но мы также говорим, что любим самые незначительные вещи. Мы это святое, изумительное слово принижаем, говоря: я люблю мороженое, я люблю прогулки, я люблю футбол, я люблю театр… И этим мы снижаем качество самого слова и сами оказываемся пленниками этой запутанности.

Любовь — удивительное чувство, но оно не только чувство, оно — состояние всего существа. Любовь начинается в тот момент, когда я вижу перед собой человека и прозреваю его глубины, когда вдруг я вижу его сущность. Конечно, когда я говорю: “Я вижу”, я не хочу сказать “постигаю умом” или “вижу глазами”, но — “постигаю всем своим существом”. Если можно дать сравнение, то так же я постигаю красоту, например, красоту музыки, красоту природы, красоту произведения искусства, когда стою перед ним в изумлении, в безмолвии, только воспринимая то, что передо мной находится, не будучи в состоянии выразить это никаким словом, кроме как восклицанием: “Боже мой! До чего это прекрасно!..”

Тайна любви к человеку начинается в тот момент, когда мы на него смотрим без желания им обладать, без желания над ним властвовать, без желания каким бы то ни было образом воспользоваться его дарами или его личностью, — только глядим и изумляемся той красоте, что нам открылась.

Как часто бывает, что любящему другого кто-нибудь скажет: “Что ты в нем нашел? Что ты в ней нашел?” — и человек дает совершенно бредовый ответ: “Да разве ты не видишь, до чего она прекрасна, до чего он красив?..” И оказывается: да, так оно и есть, этот человек прекрасен, потому что любящий видит красоту, а нелюбящий, или безразличный, или ненавидящий видит только раненность. Вот об этом очень важно не забывать. Чрезвычайно важно помнить, что любовь реалистична до конца, что она объемлет человека всецело и что она видит, она зряча, но вместо того, чтобы осуждать, вместо того, чтобы отрекаться от человека, она плачет над изуродованностью и готова жизнь положить на то, чтобы все болезненное, испорченное было исправлено и исцелено. Это — то, что называется целомудренным отношением к человеку, это — настоящее начало любви, первое серьезное видение.

Но если говорить о созерцании, то можно ли говорить и о том, чтобы создать какие-то живые человеческие отношения? Созерцать Бога, созерцать икону, созерцать красоту природы, вглядываться в картину, переживать глубоко музыку — это все понятно; но каким же образом такое созерцание может привести к каким-то настоящим, подлинным человеческим отношениям? Мне кажется, ответ в том, что созерцание это открывает и того, и другого, обоих, к состоянию, когда они могут на самой глубине своей слиться в единство, могут за пределами всяких слов друг друга понимать и чувствовать. Мы все это знаем на опыте, но так легко забываем. Кто из нас не сидел с дорогим ему человеком — матерью, женой, мужем, другом — в вечерний час, когда спускались сумерки, когда все затихало вокруг. Вначале идет разговор, потом он замирает, но остается какая-то тишина; мы прислушивались к звукам: к потрескиванию дров в камине, к тиканью часов, к внешним отдаленным шумам; потом и эти звуки исчезают, и наступает глубочайшая тишина, безмолвие души. И вот в этом безмолвии души вдруг чувствуешь, что стал так близок своему другу, тому человеку, который рядом находится. Это, конечно, не слияние в том отношении, что один человек делается другим, но оба соединяются на такой глубине взаимного переживания, где слов больше не нужно: они вместе, и если любовь достаточно глубока, они стали одним целым.» …

Полный текст беседы — здесь

О пречудне и преблаженне угодниче Христов и авво наш, Онуфрие Великий! Дивную любовь твою ко Господу твоему показал еси, и на дивныя подвиги благодатию Его укрепился еси, и сего ради велия дерзновения к Нему сподобился еси, многа бо чудеса и знамения силы Божия людем от тебе явишася. Воззри убо и ныне, отче предивный, благосердым оком любве твоея на нас, недостойных рабов твоих, и даруй всем по коегождо потребе, прошению, вере и упованию: скорбящия обрадуй, плачущия утеши, недугующия исцели, труждающимся помози, борющияся со страстьми и прилоги вражиими укрепи и благослови, изнемогающия поддержи, (обитель твою) и всех нас от враг видимых и невидимых и от всякаго зла сохрани. Возвеличи веру Православную во Отечествии нашем, обрати заблуждшия, вразуми отпадшия, утверди колеблющияся, умягчи упорствующия, просвети неверныя и вся приведи в тихое пристанище Отечествия Небеснаго. О предивная славо монашествующих и всех верных! Вдохнови и нас славными подвиги твоими и сладким лицезрением чудотворнаго образа твоего на всяк подвиг, труд и терпение во славу Имени Божия, да спасении, сподобимся с тобою и всеми святыми вечнаго и преблагословеннаго Царства Славы Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

…Мы – люди, и друг с дру гом учимся разговаривать для того, чтобы понять, услышать друг друга. Поэтому мы по-разному говорим с разными людьми: определенным образом – с детьми, подчиненными, начальством, друзьями и так далее. У нас для каждого человека свой собственный язык, своя собственная интонация, мы даже выбираем определенные слова для того, чтобы говорить с разными людьми.

…Человек очень похож на некий музыкальный инструмент. Важное внутреннее, что в нем есть, должно звучать чисто, не фальшивить. Когда мы повторяем молитвенное правило, мы через него учимся молиться, оно приводит нас к чистому звучанию нашего сердца, наших мыслей, наших чувств, нашего ума по отношению к Богу. Это первое задание молитвенного правила, через которое человек учится молиться.

…Я из собственного опыта знаю, что иногда, в минуту усталости, в минуту какого-то внутреннего опустошения, ты не можешь взять в руки Молитвослов и читать знакомые тебе молитвы. Тогда ты берешь в руки четки и не спеша, не очень много, произносишь Сладчайшее Имя Иисусово и говоришь: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Неужели это не молитва?!

…Если человек, который давно в Церкви, вдруг очнулся и увидел, что вся его вера, вся церковная жизнь – лишь хождение по годовому кругу, в ней нет главного, нет Христа, значит, надо все начинать сначала. Все начинается с Евангелия, а не с правил и постов.

 

«Христос Воскресе», «День Победы» и «Катюшу» спели 9 мая детям и старикам участники винницких «молодежек» в детском доме «Гніздечко» и областном интернате гериатрического профиля. Музыкальное поздравление с Пасхой и Днем Победы длилось несколько часов, в подарок слушатели получали фрукты и сладости.

Подробнее — в материале Марины Богдановой:

«ПРАЗДНИК — ТОГДА ПРАЗДНИК, КОГДА ТЫ ЕГО УСТРАИВАЕШЬ ДЛЯ ДРУГИХ»